А.С. Пушкин Евгений Онегин

(Языковая личность Лермонтова - билингва как объект лингвистических и литературоведческих исследований)*

Не углубляясь в петровскую Россию, когда русский человек впервые, в силу возникновения не просто новой, а ирреальности, был оторван от своей русской среды и русского языка, вспомним пушкинскую эпоху, в которой продолжал творить на русском языке Г. Державин, вырвавший из уст молодого собрата по перу в письме А. А. Дельвигу в июне 1825 года: «Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка… Ей-богу, его гений думал по-татарски - а русской грамоты не знал за недосугом. (1., с. 160).
Вспомним самого А. С. Пушкина и его франкоязычную среду, не опускавшуюся до русского языка - языка черни. Говоря о том, как выглядит Онегин внешне, Пушкин не может не прибегнуть к языку, на котором ему легче изъясняться:

… В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред учёным светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б, это было смело,
Описывать моё же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь,
В Академический словарь;
А мой торжественный словарь
Мне не закон, как было встарь. (Гл. 1, XXVI)

В той же XXVI строфе узнаем, что незнание родного языка очередным поколением превращается в серьезную проблему всего общества:

Ещё предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

Если в первом случае автору понадобилось знание чужого языка, чтобы описать одежды чужого (европейского) народа, то во втором случае – считается, что русский язык настолько грубый, что на нем нельзя передать нежнейшие чувства, зародившиеся в груди юной девушки. И поэт переводит нам на язык «почтовой прозы», т.е. на русский язык, письмо своей героини, написанное на французском языке.
Понимая абсурдность такого общества, в котором чужой язык принят как единственно приемлемый, а родной язык вытеснен с парадной лестницы, Пушкин пишет:

Сокровищем родного слова
(Заметят важные умы)
Для лепетания чужого
Безумно пренебрегли мы.
Мы любим муз чужих игрушки
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих.
Но где ж они? Давайте их...

Оказывается, своих-то книг нет, а все, что выходит из-под пера соотечественников – это по большей части переводы или подражания, в которых проявляется чужой менталитет, чужой дух, о чем пишет автор далее:

Конечно: северные звуки
Ласкают мой привычный слух,
Их любит мой славянский дух,
Их музыкой сердечны муки
Усыплены... но дорожит
Одними звуками Пиит.

Чтобы понять, когда и с чего началось отторжение от своего, национального, родного, Пушкин задается вопросами, на которые сам же и отвечает, так как не понимать очевидного нельзя:

Но где ж мы первые познанья
И мысли первые нашли,
Где применяем испытанья,
Где узнаём судьбу земли;
Не в переводах одичалых,
Не в сочиненьях запоздалых,
Где русский ум да русский дух
Зады твердит и лжёт за двух.
Поэты наши переводят,
А прозы нет. Один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот брани плоской. Все наводят
Зевоту скуки; хоть не сон.
Хорош российский Геликон!

Но, когда мужчины, не советуясь с женщинами, внедряют свои реформы, в том числе и насильственно (как Петр I), выправлять ситуацию, как правило, начинают с женщин. Что в данном случае, когда речь идет о возвращении к своим истокам, к родному языку, вполне оправданно, так как именно женщина – мать учит ребенка первым словам на родном языке, который на чеченском языке называется «ненан мотт», т.е. язык матери. (Когда хотят узнать, говорит ли человек на родном языке, у нас так и спрашивают, владеет ли он языком матери?)
Пушкин в своем романе подмечает и эту наметившуюся тенденцию в русском обществе:

Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали…
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной? (XXVII)

Послушаем женщину пушкинской поры - Бакунину В. И., которая в своих заметках о 1812 годе вспоминает:
«Пишут из Вильны, что занимаются разводами, праздниками и волокитством, от старших до младших, по пословице - игуменья за чарку, сестры за ковши; молодые офицеры пьют, играют и прочее... вседневные оrgiеs (не знаю русскаго слова сего значения, по чистоте нравов наших, не давно искаженных; не имели мы доселе нужды обогащать такими изречениями язык наш; новые наши сочинители, конечно, оказали оному сию услугу, научились по русски в старых).
У нее же мы находим неприкрытую иронию в адрес Шишкова, который вложил всю свою душу русского патриота в текст царского манифеста, который должен был прозвучать на русском языке, поскольку врагом России были французы, занявшие всецело империю без единого выстрела гораздо раньше реального военного вторжения. «Слог его важен, красноречив и силен, но дик для многих: не привыкли к изречениям и оборотам речи совершенно русским; одна речь взята из Феофанова слова на Полтавскую победу; большая часть читателей не выразумела», - пишет она, чей слух с детства приучен к французской речи. Но государю понравилось. «Я не много читал русскаго, а иностраннаго довольно, но ничего не читал такого прекраснаго, как ваша речь о любви к отечеству», - похвалил он Шишкова, который в должности государственного секретаря (на месте удалённого Сперанского) всю войну с французами писал ему важнейшие приказы и рескрипты.
О нем же, Шишкове, вспоминает в своем романе Пушкин, перечисляя достоинства изменившейся Татьяны:

…Всё тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)

Если в конце 20-х-начале 30-х годов XIX века дворянок уже «заставляют читать по-русски», то к появлению Лермонтова как поэта, русский язык должен был стать, если не полноправным членом в свете, то и не принадлежащим одной грубой черни. Пушкин, писавший гениальные стихи на русском языке, в то же время вел свою переписку (с друзьями, супругой, с официальными лицами) на французском языке, на котором, очевидно, и мыслил.
Что происходит, в этом плане, с Лермонтовым – человеком и поэтом?
Во всем его творчестве (словесном, живописном, детских скульптурах) Лермонтов повернут не на Европу, а на Кавказ. Причем, с самого детства.
Его первый большой поэтический опыт - поэма «Хаджи Абрек» не просто о Кавказе, о горцах, она о горских обычаях, о горском этикете, о горском военном и политическом лидере – Бейбулате и о сугубо горском, не всегда положительном, герое – абреке. Все эти герои, обычаи, традиции были выписаны юным автором не с точки зрения господствовавшего в литературе романтического направления, а даны были в рамках самого сурового реализма, составлявшего правду жизни горца, сохранившуюся до наших дней.
Поэма «Каллы», название которой породило тоже немало толков среди ученых (тюрское «Канлы» или осетинское «каллы»? «кровавый» или «убийца»?), о том же, но в основу положен закон кровной мести. Подстрекаемый муллой, кабардинец Аджи убивает целую семью, а затем самого муллу, который внушал ему, что он, Аджи, «на земле орудье мщенья, (Кхел ица къолнарг, – сказали бы чеченцы) На грозный подвиг ты назначен…» (То есть «кхел йа» - на чеченском). Аджи убивает старика, стоявшего на молитве, сына его и спящую дочь. Затем в отчаянии идет к мулле и закалывает его. Возмездие («кхелла») настигло главных героев поэмы. «И он лишь знает почему /Каллы ужасное прозванье /В горах осталося ему», - финал поэмы.
«Кхел» такое же звучное слово, как и «тезет» (с ударением на первом слоге, - на чеченском языке, так называют три первых дня (время тезета) после смерти человека, когда двор родственников умершего открыт для принятия соболезнований. Слово, ставшее в свое время для героя поэмы «Тазит» Пушкина именем собственным).
Название поэмы «Мцыри» тоже переводится с чеченского: «Мец ыра» - сидел голодным. Вспомним: «Он знаком пищу отвергал /И тихо, гордо умирал». Вспомним: «И повесть горьких мук моих /Не призовет меж стен глухих /Вниманье скорбное ничье /На имя темное мое». «На имя темное…» - очевидно, автор намекал, что слово это поддается не переводу, а расшифровке. В рукописи поэма называлась «Бэри» - в переводе с чеченского языка – «Ребенок». Поэма о ребенке, лет с шести оказавшемся в плену у русского генерала.
Лора, - главная героиня поэмы «Джюлио» носит имя, которое с чеченского переводится как «уважаемая мною», «уважаю». Джюлио - «уроженец Юга» неитальянского происхождения оставил ее далеко в своей стране, откуда сам вынужден был бежать исключительно из-за любви к ней. В поэме Лора носит под сердцем ребенка Джюлио, зачатого во грехе, но Лермонтов не бросает даже тень на ее имя, не говоря об упреках в ее адрес. - Она в поэме вызывает уважение и сочувствие.

Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор. –

писал Лермонтов о чеченцах в стихотворении «Я к вам пишу: случайно! право…».
«Гортанная» речь чеченцев Лермонтову могла напоминать французскую речь, к которой был приучен его абсолютный слух. Во французском и чеченском языках очень много схожих по произношению звуков. Бота Шамурзаев, служивший одно время переводчиком «при начальнике левого фланга Кавказской линии», мог давать Лермонтову уроки чеченского языка. Но откуда было в Лермонтове это тяготение ко всему чеченскому, горскому, кавказскому, если в России мстить учили у «женской груди», а «вечная война» на Кавказе для все новых поколений казалась трамплином не в загробный, а в высший свет?
Там, где Пушкин говорит: «Я вас любил, Любовь еще, быть может…» или «Я вас люблю, к чему лукавить…», Лермонтов пишет: «Люблю я цвет их желтых лиц…». Обратный порядок слов в построении фразы, которым пронизано все творчество Лермонтова, как отмечают языковеды, – это порядок, или закон чеченского языка, которым нельзя пользоваться искусственно, нарочито конструируя фразы.
«Проникая в таинства» гортанного разговора чеченцев, фразы которых лаконичные, мужские, с опорой на глагол, т. е. с обратным порядком слов, Лермонтов внес в свой поэтический язык эту особенность чеченского языка, придававшую его художественному стилю экспрессивность, убедительность, начисто лишая всякого налета сентиментального романтизма, к которому был приучен слух русского читателя.
Привыкшая мыслить на русском языке, я часто попадаю в неловкое положение, общаясь с представителями нашего старшего поколения, чей слух режет моя нечеченская речь, поскольку строю я фразы по-русски. Впервые мое внимание на это обратил один старик, с которым я вела свободно беседу, радуясь, что избегаю вставок на русском языке. «Ты чеченка?» - прищурился он, дав мне закончить фразу. Мое искреннее недоумение его развеселило: «Ты говоришь на родном языке, как иностранка, выучившая наш язык!»
Прямой порядок слов в чеченском языке не дает мысли той основательности, кованости, четкости и дипломатичности, которые выстраиваются сами собой при обратном порядке слов. Речь (особенно это касается женщин) кажется грубой, резкой, с претензией на конфликтность, что хорошо на комсомольском собрании, но по нормам чеченского этикета категорически исключается. Лермонтов не мог не заметить эту разницу на уровне звучания речи.
Печорин, полюбив Бэлу, «учился по-татарски», - пишет Лермонтов. Вопрос: «Разве ты любишь какого-нибудь чеченца?», - снимает завесу со слова «татарский». Какой язык учил Печорин, если хотел общаться с Бэлой на родном ей языке, а ее сердце могло быть занято любовью к «чеченцу»?! (Но это не исключает, что прототипом художественной героини была кумычка, - речь сейчас не о тайнописи автора)
Сам Лермонтов, который учил чеченский язык, знал традиции, морально-нравственные ценности чеченского народа и горцев вообще, собирался переориентировать устремленную на европейские ценности (каковые сам он считал «развратом, ядом просвещенья») российскую творческую среду на Кавказ, где, не только на его взгляд, «сокровища поэтические необычайные».
Как языковая личность билингва, Лермонтов уникальный объект для лингвистических и литературоведческих исследований, если не увлекаться традиционным подходом к судьбе поэта в лермонтоведении.
В января 1871 г. Л. Толстой из Ясной Поляны писал А.А. Фету: «Гомер только изгажен нашими, взятыми с немецкого образца, переводами… Все эти Фосы и Жуковские поют каким-то медово-паточным, горловым подлым и подлизывающимся голосом, а тот черт и поет, и орет во всю грудь, и никогда ему в голову не приходило, что кто-нибудь его будет слушать…».
14 августа ровно 40 лет назад А. Пушкин писал из Царского Села в Москву П.А. Вяземскому: «У Жуковского понос поэтический хотя и прекратился, однако ж он всё еще - - - - - - гекзаметрами… Право, надобно нам начать журнал, да какой?».
Если в пушкинское время сентиментально-романтический язык переводов Жуковского уже начинал раздражать (особенно в жесткую пост декабристскую эпоху и следовавших затем репрессий), а в толстовское время стал вовсе не удобоварим, то в период возмужания Лермонтова язык этот, «медово-паточный» становился просто нетерпимым.
В отличие от Пушкина, в планах Лермонтова, решившего выйти в отставку, чтобы заняться литературной деятельностью, было не только издание своего журнала, но он еще и знал, каким он будет, т.е. в корне меняющим отношение к художественному слову, о чем А.А. Краевский и рассказал П.А. Висковатову. «Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое, – говорил Лермонтов. - Зачем нам все тянуться за Европою и за французским. Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, там на Востоке тайник богатых откровений... Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их».
В 48 часов высланный из Петербурга М. Лермонтов, писал из Пятигорска своей бабушке: «купите мне полное собрание сочинений Жуковского последнего издания и пришлите сюда тотчас. Я бы просил также полного Шекспира по-английски, да не знаю, можно ли найти в Петербурге...».
Как видим, Лермонтов не оставил своих планов по реорганизации литературного дела в России, но ему не суждено было вернуться с Кавказа.
Смерть же прервала и работу Жуковского над его переводом "Илиады". Последним творением его стало стихотворение «Царскосельский лебедь» (1851), в котором он сам проговорит, наконец, то, что хотел донести до него много раньше М. Лермонтов:
«Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый, /Как же нелюдимо ты, отшельник хилый, /Здесь сидишь на лоне вод уединенных!.. /Сумрачный пустынник, из уединенья /Ты на молодое смотришь поколенье /Грустными очами… /Ты ж старик печальный… /и в приют твой ни один не входит /Гость из молодежи, ветрено летящей /Вслед за быстрым мигом жизни настоящей».
Но что эти поздние признания были для того, кто так и не успел осуществить свои замыслы, которые соединили бы все богатство русского языка с силой, мощью и величием Кавказа, «мало понятного» пока еще для русского человека?!
Сегодня, когда политическая власть в России, в силу обстоятельств, вынуждена обратить свой взор на Восток, есть надежда, что «тайник богатых откровений...» будет, наконец, вскрыт. Но сами россияне (к несчастью, молодежь) по инерции ломятся в Европу, спеша избавиться от русского акцента в английском, французском, немецком… Зачем же ждать, пока в их устах язык чужой не обратится вновь в родной? И тогда никакой Лермонтов не спасет.
Утешимся, чужим словом «билингв»?
__________
* Материал 8-й Международной научно-методической конференции «Русскоязычие и би(поли)лингвизм в межкультурной коммуникации XXI века: когнитивно-концептуальные аспекты». Пятигорск. ПГЛУ. Апрель 2015 года.

Историческое открытие.

Люди, особенно имеющие детей, знают, как порою нелегко выбрать имя младенцу. Задолго до его появления на свет (а некоторые - за много лет до зачатия) уже подбирают имя.

Проще всего королям: Людовик XIII, XIV, XV… Генрих IV, V, VI, VIII… Простому человеку сложнее: надо почтить любимого деда, богатую тетку, какого-нибудь кровавого маньяка (папаша Санчес назвал будущего террориста Ильичом, угадал), испанец, не задумываясь, дает мальчику пять имен и ублажает всех, включая Богородицу (немецкий случай: Эрих Мария Ремарк), у колыбели толпится семья, дело иногда доходит до драки.

Автор - один. Он сам вынашивал, сам родил, сам ищет имя, мучается. Говорящие имена - дело не хитрое. Кутейкин - пьяница, Кабаниха - свинья, Молчалин - тихушник, втируша, карьерист… Это имена-характеристики.

А Онегин? Почему он - Евгений? Случайностью это быть не может. Тем более что Пушкин сам признался:

Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу…

Это 60-я строфа - последняя строфа первой главы.

Евгений - имя какое-то чужое. Конечно, Коля, Ваня, Петя (грек, еврей, римлянин) тоже когда-то были чужие, но так давно обрусели, что стали свои в доску. А Евгений - нет, что-то в нем не наше.

Может, француз? Тем более что лицейская кличка Пушкина была Француз. Французский язык - язык русского дворянства…

Татьяна свое знаменитое письмо пишет Онегину по-французски, в частности, еще и потому, что

Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном.

Все так привыкли и к этим стихам, и к тому, что Пушкин - гений; не замечают, как он коряво написал «она по-русски плохо знала». Правильно: «она плохо говорила по-русски» либо «она плохо знала русский» (язык).

А «по-русски плохо» употребляется в смысле «как это обычно бывает здесь» или проще «на русский манер». Например, она по-русски плохо укладывала асфальт.

Евгений Онегин в представлении Пушкина.

Она по-русски плохо знала - это Пушкин нарочно, это насмешка и над героиней, которую он передразнил, и над читателем…

Ах да! Всё кругом было французское; на Западе сияла звезда Наполеона; Онегина ребенка учил «француз убогой» (теперь пишут «убогий» - правят Пушкина, портят рифму «...француз убогой не докучал моралью строгой» , делают «убогий - строгой», зато в соответствии с понятиями современной корректуры). Онегин блестяще говорит по-французски, но совсем не француз и уж точно не немец. Пушкину понравился его характер.

...Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.

Холодность, оригинальность (неподражательная странность) - попахивает англичанином. И очень отчетливо.

Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет

Как денди лондонский одет. Хранит молчанье в важном споре. Читает Адама Смита (английского экономиста)... А что он ест?

Пред ним roast-beef окровавленный…

Ростбиф, да еще с кровью, - это Англия. Дальше - больше:

Нет: рано чувства в нем остыли; (а во французе не остывают до смерти, в русском - до почечуя)
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-stеаks… (опять английская еда с английским написанием)
…И сыпать острые слова,
Когда болела голова.

Скучает Онегин тоже по-английски.

Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный…

Еще и Чайльд-Гарольд (английский герой англичанина Байрона). А потом еще и в деревне все решили, что он (Онегин) опаснейший чудак.

Ну а потом во вторую главу из-за границы прискакал Ленский. Вот именно примчался, а не приехал; потому что сюжет-то надо было двигать. Сейчас он познакомит Онегина с Татьяной Лариной и…

Но сперва Ленский, с малолетства влюбленный в Ольгу, отдал дань уважения могиле отца своей невесты - Дмитрия Ларина, хороший был человек.

Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
«Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир».

Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
«Poor Yorick!16 - молвил он уныло, -
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?..»
И, полный искренней печалью,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.

После слов «Poor Yorick!» стоит циферка «16» - это примечание самого Пушкина; таких в «Онегине» 44.

Примечание № 16 выглядит так: «Бедный Иорик!» - восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)"

«См.» означает «смотри». Но этого пушкинского указания никто не выполняет. Потому что про Гамлета с черепом все и так знают, заглядывать в Шекспира ни к чему. А «см. Стерна»... во-первых, его нет под рукой; а во-вторых, зачем смотреть Стерна, если мы уже всё знаем из Шекспира.

Издание 1825 года (задолго до окончания романа).

Но если все-таки сделать то, что Пушкин попросил - взять, например, роман Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (один из самых смешных романов в мировой литературе, вещь хулиганская, даже трудно поверить, что священник написал), - если взять этот роман, то в главе ХII читаем:

«Евгений увидел, что друг его умирает, убитый горем: он пожал ему руку - - и тихонько вышел из комнаты весь в слезах. Йорик проводил Евгения глазами до двери, - потом их закрыл - и больше уже не открывал.

Он покоится у себя на погосте, в приходе, под гладкой мраморной плитой, которую друг его Евгений, с разрешения душеприказчиков, водрузил на его могиле, сделав на ней надпись всего из трех слов, служащих ему вместе и эпитафией и элегией: «УВЫ, БЕДНЫЙ ЙОРИК!»

Десять раз в день дух Йорика получает утешение, слыша, как читают эту надгробную надпись на множество различных жалобных ладов, свидетельствующих о всеобщем сострадании и уважении к нему: - - тропинка пересекает погост у самого края его могилы, - и каждый, кто проходит мимо, невольно останавливается, бросает на нее взгляд - - и вздыхает, продолжая свой путь: «Увы, бедный Йорик!»

Двойное тире - большая редкость в литературе. Дополнительный способ придать оттенок глумления «различным жалобным ладам». А Евгений (см. Стерна) - эксцентричный молодой человек, нарушитель приличий и правил солидного общества - - опаснейший чудак.

Вот откуда имя Онегина и, в некотором смысле, характер. Обидчивые академики, которые за 185 лет не дошли до такой простой мысли, академики, которым почти 200 лет было лень сделать элементарную вещь: посмотреть (и почитать) Стерна, - скажут, что это «всего лишь версия».

Пусть версия. Но ведь не моя. Это же не я написал «см. Стерна».

Все другие версии - версии многомудрых литературоведов. А эта - авторская. Надо уважать.

P.S. Сегодня, во вторник, в 22.30, по каналу «Культура» в передаче «Игра в бисер» будут разбирать роман в стихах «Евгений Онегин». Не знаю, заметят ли это телезрители, но во время записи передачи возникло ощущение, будто некоторые важные участники слегка обиделись, когда я сказал, почему Онегин - Евгений.

Лицейские соученики прозвали Французом. Прозвище было меткое - что называется, в точку.

Родители Пушкина, люди весьма своеобразные, в семейной обстановке общались между собою только по-французски. Неудивительно, что, выросши в такой атмосфере, своё первое подражательное литературное сочинение - комедию в мольеровском духе "Похититель" ("L’Escamoteur") - семилетний Пушкин написал по-французски.

По-русски будущий поэт иногда разговаривал со старшей сестрой Ольгой. Чаще слышал русскую речь от няни, от дворни и на улице во время прогулок.

Отметим, что роль няни Арины (Ирины) Родионовны Яковлевой-Матвеевой в языковом воспитании Пушкина всё же несколько преувеличена. Вряд ли неграмотная крепостная крестьянка могла преподать умному барчуку что-нибудь более существенное, чем азы разговорной простонародной речи.

Тем не менее, факт есть факт: Пушкин с шестилетнего возраста говорил на обоих языках совершенно свободно. Иначе говоря, для величайшего русского литературного гения , создателя русского литературного языка, французский и русский языки с детства были одинаково родными, а подобное явление встречается не так уж часто.

Нет никаких оснований считать Пушкина галломаном только потому, что он был двуязычен. Равно как нет оснований приписывать Пушкину невероятное полиглотство. Обладая способностями к иностранным языкам и жадно интересуясь западноевропейской литературой, он самостоятельно выучился читать по-английски, по-немецки, по-итальянски и по-польски, но никогда не пытался говорить, тем более - писать на этих языках. "Читаю со словарём" - не тот уровень, чтобы претендовать на свободное владение иностранным языком.

Свою героиню Татьяну Ларину Пушкин в 3-й главе "Евгения Онегина" охарактеризовал так:

Ещё предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

Wikimedia Foundation

Ибо чуть выше в этой же главе романа Татьяна беседует с няней, простой крестьянкой - не по-французски же они разговаривают. А "по-русски плохо знала" означает, что Татьяна Ларина неважно владела письменной формой русского языка, поскольку воспиталась на чтении французских романов, и опасалась, что в написанном по-русски письме Онегину не сможет должным образом выразить свои чувства. Только и всего.

Виновником повальной иностранизации русского дворянства обычно называют царя-реформатора Петра Великого, который, дескать, насаждал в России иностранщину где надо и где не надо.

Пётр Великий, с его живым умом и хваткими способностями к иностранным языкам, так и не удосужился выучить французский, поскольку питал склонность к нидерландскому (голландскому) и немецкому. Увы, сохранившиеся тексты Петра, собственноручно им написанные на этих языках, показывают, что в реальности Пётр владел не нидерландским и не немецким, а своеобразным жаргоном-смесью из них - примерно тем языком, который сейчас называют нижненемецким, или гамбургским диалектом немецкого языка.

Степень галломании русского дворянства сознательно преувеличивалась большевистскими историками, чтобы показать, какие нехорошие люди были эти дворяне, и как сильно оторвались они от народа.

Wikimedia Foundation

В действительности галломания и заметное языковое офранцуживание русской дворянской среды приняли заметные масштабы только в царствование Екатерины Великой, а к середине XIX столетия пошли на убыль и начали угасать.

Не надо забывать, что французский язык с начала XVII века был европейской дипломатической и учёной интерлингвой. Он и сегодня остаётся международным дипломатическим языком; ни один документ международного права не имеет силы, если нет его аутентичного текста на французском языке. А в XVIII столетии французский язык сделался своего рода языком межнационального общения европейцев, владение им было признаком образованности и благородства.

Неразвитость русского литературного языка, очевидная в допушкинскую эпоху, вынуждала многих авторов публицистических и философских сочинений писать по-французски. Таков был, к примеру, знаменитый московский "басманный философ" Пётр Яковлевич Чаадаев - до конца жизни он так и не отважился попробовать писать по-русски. Да и позже великий русский поэт Фёдор Тютчев писал по-русски только свои гениальные стихотворения, а в личной жизни и в быту говорил по-немецки и по-французски (обе его супруги были иностранками и не знали русского языка), и писал частные письма на этих же языках. Но во внесемейном кругу "своих" эти люди отлично и весьма цветисто выражались по-русски, и с простолюдинами общались отнюдь не через переводчиков.

Пример - Карл Васильевич Нессельроде, многолетний (с 1816 по 1856 годы) российский министр иностранных дел. По-русски он говорил примерно так же, как карикатурно изображённый Львом Толстым в первой части "Войны и мира" князь Ипполит Курагин.

Кое-как чирикать по-французски умели многие дворяне, получившие домашнее или пансионное образование - как гоголевские "дама просто приятная" и "дама приятная во всех отношениях" с их знаменитым французско-нижегородским выговором "сконапель истоар " (ce qu’on apelle histoire). В совершенстве этот язык знали только немногочисленные аристократы и представители культурной элиты - писатели, учёные.

Wikimedia Foundation

Но полным-полно было и дворян, которые ни по-французски, ни на каком другом иностранном языке не смыслили ни уха ни рыла, а по-русски писали с ошибками и читали едва не по складам. Примеров достаточно. Это и московский генерал-губернатор Арсений Закревский, видная фигура и не последний человек в империи, и такая высокопоставленная персона, как военный министр Алексей Аракчеев, фаворит двух императоров, один из самых влиятельных государственных деятелей России в период с 1799 по 1826 год. Как видим, фонвизинский Митрофанушка - не только литературный персонаж; митрофанушки существовали и в реальности, а порой даже носили генеральские эполеты.

Николай Первый - исторически личность в общем и целом малосимпатичная. Ему есть что вменить в вину - и как императору, и как человеку. Однако именно Николай Первый после 1833 года установил порядки, которые можно определить как первую сознательную политику защиты и охраны русского языка, пусть даже достаточно своеобразную, отвечавшую представлениям самого Николая.

Он отнюдь не запрещал изучать всем желающим какие угодно иностранные языки. Но категорически запретил российским подданным публичные выступления на иностранных языках - за исключением учёных докладов в академической аудитории. Исключение сделано было также для оперных спектаклей и драматических представлений в театрах смешанного (Большой Каменный и Михайловский в Петербурге) и национального репертуара (Немецкий музыкальный театр в Петербурге).

Wikimedia Foundation

Николай Первый запретил присваивать классные чины кандидатам в чиновники, не знавшим русский язык, и принимать их на службу. Потребовал от всех иностранных подданных русской государственной и военной службы (прежде всего от офицеров-"контрактников") изучить русский язык, отказавшихся - уволить. Надо упомянуть, что на российских подданных иностранного происхождения, не состоявших на государственной и военной службе и занятых "частным бизнесом" (торговцев, врачей, частных преподавателей, фермеров), эти строгости не распространялись.

Сам Николай Первый в придворном обиходе требовал, чтобы к нему обращались по-русски. Прошения на высочайшее имя принимал в том случае, если они были написаны на русском языке. Владея двумя иностранными языками (французским и немецким), он говорил на них только с приезжими иноземцами.

Со второй половины XIX столетия о галломании русского дворянства говорить уже не приходится.

Высшие культурные силы России уже не шли в арьергарде европейской культуры - стране хватало собственного потенциала.

А с наступлением эпохи реформ 1860-1890-х годов галломанская старина начала века - безмятежная, усадебная , чудаковатая и милая - сделалась всего лишь невозвратным воспоминанием...

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным?

Ужели не простите ей

Вы легкомыслия страстей?

Кокетка судит хладнокровно,

Татьяна любит не шутя

И предается безусловно

Любви, как милое дитя.

Не говорит она: отложим -

Любви мы цену тем умножим,

Вернее в сети заведем;

Сперва тщеславие кольнем

Надеждой, там недоуменьем

Измучим сердце, а потом

Ревнивым оживим огнем;

А то, скучая наслажденьем,

Невольник хитрый из оков

Всечасно вырваться готов.

Еще предвижу затрудненья:

Родной земли спасая честь,

Я должен буду, без сомненья,

Письмо Татьяны перевесть.

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала,

И выражалася с трудом

На языке своем родном,

Итак, писала по-французски…

Что делать! повторяю вновь:

Доныне дамская любовь

Не изъяснялася по-русски,

Доныне гордый наш язык

К почтовой прозе не привык.

Могу ли их себе представить

С «Благонамеренным» в руках!

Я шлюсь на вас, мои поэты;

Не правда ль: милые предметы,

Которым, за свои грехи,

Писали втайне вы стихи,

Которым сердце посвящали,

Не все ли, русским языком

Владея слабо и с трудом,

Его так мило искажали,

И в их устах язык чужой

Не обратился ли в родной?

Не дай мне Бог сойтись на бале

Иль при разъезде на крыльце

С семинаристом в желтой шале

Иль с академиком в чепце!

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.

Быть может, на беду мою,

Красавиц новых поколенье,

Журналов вняв молящий глас,

К грамматике приучит нас;

Стихи введут в употребленье;

Но я… какое дело мне?

Я верен буду старине.

Неправильный, небрежный лепет,

Неточный выговор речей

По-прежнему сердечный трепет

Произведут в груди моей;

Раскаяться во мне нет силы,

Мне галлицизмы будут милы,

Как прошлой юности грехи,

Как Богдановича стихи.

Но полно. Мне пора заняться

Письмом красавицы моей;

Я слово дал, и что ж? ей-ей,

Теперь готов уж отказаться.

Я знаю: нежного Парни

Перо не в моде в наши дни.

Певец Пиров и грусти томной,

Когда б еще ты был со мной,

Я стал бы просьбою нескромной

Тебя тревожить, милый мой:

Чтоб на волшебные напевы

Переложил ты страстной девы

Иноплеменные слова.

Где ты? приди: свои права

Передаю тебе с поклоном…

Но посреди печальных скал,

Отвыкнув сердцем от похвал,

Один, под финским небосклоном,

Он бродит, и душа его

Не слышит горя моего.

Письмо Татьяны предо мною;

Его я свято берегу,

Кто ей внушал и эту нежность,

И слов любезную небрежность?

Кто ей внушал умильный вздор,

Безумный сердца разговор,

И увлекательный и вредный?

Я не могу понять. Но вот

Неполный, слабый перевод,

С живой картины список бледный,

Или разыгранный Фрейшиц

Перстами робких учениц:

Письмо Татьяны к Онегину

Я к вам пишу – чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать.

Но вы, к моей несчастной доле

Хоть каплю жалости храня,

Вы не оставите меня.

Сначала я молчать хотела;

Поверьте: моего стыда

Вы не узнали б никогда,

Когда б надежду я имела

Хоть редко, хоть в неделю раз

В деревне нашей видеть вас,

Чтоб только слышать ваши речи,

Вам слово молвить, и потом

Всё думать, думать об одном

И день и ночь до новой встречи.

Но говорят, вы нелюдим;

В глуши, в деревне всё вам скучно,

А мы… ничем мы не блестим,

Хоть вам и рады простодушно.

Зачем вы посетили нас?

В глуши забытого селенья

Я никогда не знала б вас,

Не знала б горького мученья.

Души неопытной волненья

Смирив со временем (как знать?),

По сердцу я нашла бы друга,

Была бы верная супруга

И добродетельная мать.

Другой!.. Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я!

То в вышнем суждено совете…

То воля неба: я твоя;

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан Богом,

До гроба ты хранитель мой…

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

Давно… нет, это был не сон!

Ты чуть вошел, я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: вот он!

Не правда ль? я тебя слыхала:

Ты говорил со мной в тиши,

Когда я бедным помогала

Или молитвой услаждала

Тоску волнуемой души?

И в это самое мгновенье

Не ты ли, милое виденье,

В прозрачной темноте мелькнул,

Приникнул тихо к изголовью?

Не ты ль, с отрадой и любовью,

Слова надежды мне шепнул?

Кто ты, мой ангел ли хранитель

Или коварный искуситель:

Мои сомненья разреши.

Быть может, это всё пустое,

Обман неопытной души!

И суждено совсем иное…

Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю…

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна.

Я жду тебя: единым взором

Надежды сердца оживи

Иль сон тяжелый перерви,

Wikimedia Foundation

...Александра Сергеевича Пушкина лицейские соученики прозвали Французом. Прозвище было меткое – что называется, в точку.

Родители Пушкина, люди весьма своеобразные, в семейной обстановке общались между собою только по-французски. Неудивительно, что, выросши в такой атмосфере, своё первое подражательное литературное сочинение – комедию в мольеровском духе "Похититель" ("L’Escamoteur") – семилетний Пушкин написал по-французски.

По-русски будущий поэт иногда разговаривал со старшей сестрой Ольгой. Чаще слышал русскую речь от няни, от дворни и на улице во время прогулок.

Отметим, что роль няни Арины (Ирины) Родионовны Яковлевой-Матвеевой в языковом воспитании Пушкина всё же несколько преувеличена. Вряд ли неграмотная крепостная крестьянка могла преподать умному барчуку что-нибудь более существенное, чем азы разговорной простонародной речи.

Тем не менее, факт есть факт: Пушкин с шестилетнего возраста говорил на обоих языках совершенно свободно. Иначе говоря, для величайшего русского литературного гения , создателя русского литературного языка, французский и русский языки с детства были одинаково родными, а подобное явление встречается не так уж часто.

Нет никаких оснований считать Пушкина галломаном только потому, что он был двуязычен. Равно как нет оснований приписывать Пушкину невероятное полиглотство. Обладая способностями к иностранным языкам и жадно интересуясь западноевропейской литературой, он самостоятельно выучился читать по-английски, по-немецки, по-итальянски и по-польски, но никогда не пытался говорить, тем более – писать на этих языках. "Читаю со словарём" – не тот уровень, чтобы претендовать на свободное владение иностранным языком.

Свою героиню Татьяну Ларину Пушкин в 3-й главе "Евгения Онегина" охарактеризовал так:

Wikimedia Foundation

Ибо чуть выше в этой же главе романа Татьяна беседует с няней, простой крестьянкой – не по-французски же они разговаривают. А "по-русски плохо знала" означает, что Татьяна Ларина неважно владела письменной формой русского языка, поскольку воспиталась на чтении французских романов, и опасалась, что в написанном по-русски письме Онегину не сможет должным образом выразить свои чувства. Только и всего.

Виновником повальной иностранизации русского дворянства обычно называют царя-реформатора Петра Великого, который, дескать, насаждал в России иностранщину где надо и где не надо.

Пётр Великий, с его живым умом и хваткими способностями к иностранным языкам, так и не удосужился выучить французский, поскольку питал склонность к нидерландскому (голландскому) и немецкому. Увы, сохранившиеся тексты Петра, собственноручно им написанные на этих языках, показывают, что в реальности Пётр владел не нидерландским и не немецким, а своеобразным жаргоном-смесью из них – примерно тем языком, который сейчас называют нижненемецким, или гамбургским диалектом немецкого языка.

Степень галломании русского дворянства сознательно преувеличивалась большевистскими историками, чтобы показать, какие нехорошие люди были эти дворяне, и как сильно оторвались они от народа.